Эмиль Брагинский: Я пишу о любви, которая имеется вправду любовь.
Задача написать об Эмиле Вениаминовиче Брагинском — непростая. Из-за чего? Да вследствие того что данный человек был великим комедиографом, подарившим нам, бедным и наивным зрителям, несметное количество радостных мин., в то время, когда, сидя в чёрном и душном зале ветхого кинотеатра «Колизей», либо «Форум», либо «Спартак», либо «Звезда», мы до колик смеялись либо негромко смахивали нечайно набежавшую слезу, а в конце облегченно вздыхали: в судьбе киногероев все кончилось прекрасно… Прекрасно… Нам это было весьма необходимо тогда. Да нет, нам это нужно было неизменно!
Генетический мудрец
Данный сценарист, драматург, комедиограф положил собственную достаточно громадную судьбу на то, дабы по-настоящему вдохновить нас, бедных зрителей, дабы подать надежду на то, что и в нашей жизни, полной таких же либо иных перипетий, как и у его храбрецов, все будет прекрасно. И будет счастье и любовь, и восторжествует справедливость…
И вот сейчас представьте себе, что данный негромкий, безмерно любящий жену, сына и шахматы иудей кричал и бушевал, в то время, когда без его ведома его великий напарник Эльдар Рязанов самовольно «убил» главного храбреца картины «Забытая мелодия для флейты».
Брагинского недаром именуют последним идеалистом советского кино, последним человеком, что без шуток жаловался на недостаток хороша в современных фильмах. И в истории с «Забытой мелодией…» он неистовствовал, что с ним бывало очень редко, по причине того, что не желал вводить зрителей в еще одну неестественную (от слова «мастерство») депрессуху… Кому как не Брагинскому, мелкому и негромкому, было не знать, сколько бед обрушивается на голову простого человека, неспособного сопротивляться соседу-сексоту по коммунальной квартире, Альянсу кинематографистов либо же писателей, либо целой своре советских критиков, да и по большому счету совокупности в целом!
Но Эмиль Вениаминович, и это очевидно, был легко генетическим мудрецом. Это что может значить, спросите вы? Да то, что, набив уже в начале судьбы тысячи шишек, он весьма не так долго осталось ждать осознал: против лома нет приема, и не нужно идти на данный лом с маленькой детской лопаткой, которой древняя Антигона незаконно закапывала собственного брата, павшего под стенками древнего государства.
Против лома направляться выставлять собственный талант — талант литературный, человеческий и личностный… Об этом сценаристе и замечательном драматурге, о его судьбе и творчестве, конечно же, возможно написать громадный литературоведческо-искусствоведческо-киноведческий труд. Но вот беда — его время и время его храбрецов пробежало, пролетело, и, не смотря на то, что его фильмы живут и будут жить продолжительно, публичные потребности хамски требуют бандитской чепухи, новорусских храбрецов, сусально-порнографических сюжетов.
И драматургам вовсе нет дела до «мелкого» человека, другими словами человека, не справившегося с задачами, поставленными перестройкой: хапнуть побольше любым методом и за счет ближнего собственного, нет — десятков, сотен ближних собственных, зажить красиво, «в интерьере». А Брагинский писал как раз о таком совсем простом человеке, о несложных эмоциях, о печалях и земных радостях. Меньше, о дуралеях… А как же написать о нем?
Попытаемся это сделать легко, применив некие «киношные» способы, дабы продемонстрировать те времена, тех людей и те пейзажи, на фоне которых проходила его творческая будущее.
«Все жили вровень так…»
Москва, 1930 год. Время тяжелое и сложное — и политически, и социально… Весьма непросты человеческие отношения между людьми. Лишь тринадцать лет прошло с того исторического момента (для сравнения скажем — мы живем в перестройке практически двадцать лет), в то время, когда переломилась совокупность национального устройства России.
И люди, как будто бы корью, болели всеми постреволюционными заболеваниями. «Кто был ничем — тот станет всем!» — пели юноши и девушки с красными бантами, приколотыми на лацканы пиджаков. Юные, радостные, задорные и голодные, они подгоняли Время вперед, лихорадочно строя никому не известную формацию называющиеся «социализм».
Булгаковская Москва тридцатых… Энтузиасты, поэты, спекулянты, проходимцы всех мастей, Шариковы и Преображенские, маги и фокусники (не только цирковые), и конечно же, писатели. А в семье Эмиля Брагинского — ужасное горе: погибла мама. В девять лет негромкий столичный мальчик остается сиротой. В девять лет Эмиль, а всецело — Эммануил, перестает чувствовать себя ребенком.
Нет больше рядом мамы, нет теплого плеча, улыбки и нежного взгляда, сладкого печенья… Папа в другом городе, у него вторая семья. Старшая сестра Анна берет мальчика к себе в маленькую комнату в коммунальной квартире, где живёт 33 жильца.
О отечественные коммуналки, до- и послевоенные… Их прославил еще один общежитский житель — Володя Высоцкий: «В том месте за стеной, за стеночкою, за перегородочкою соседушка с соседушкою баловались водочкой. Все жили вровень, робко так, совокупность коридорная — на 38 комнаток всего одна уборная…»
о бедные жители этих самых коммунистических общаг не думали о дискомфорте, о неистребимом эмоции голода («Эх, на данный момент супчика бы, да с потрошками!»). Они строили общество социальной справедливости, готовясь вот-вот в него войти. Эмиль получает образование столичной школе, ходит в музеи, большое количество просматривает и …пишет стихи, рассказы, повести, кроме того пьесу!
О чем? Конечно же, о великом, и конечно же, в жанре катастрофы…
Из медиков в окопы
Патриотичность была в сердцах и умах советских людей: великие завоевания прошлого, историческо-революционные мотивы будоражили головы романтически настроенных парней. Они грезили стать летчиками, капитанами, полярниками, изобретателями. Куда отправится обучаться отечественный храбрец — так как школа окончена. Предположительно, это было домашнее ответ — иудейский мальчик будет доктором.
Брагинский поступает в медин.
Спустя многие годы его в один раз задали вопрос — отчего же не в Литературный, побоялся, что ли? «Нет, тут второе, — сообщил Брагинский с некоторым смущением. — В случае если по-честному, я кроме того не знал, что имеется таковой университет — Литературный…»
Обучается он нормально, но в любую свободную 60 секунд пишет, сочинительствует, и вдобавок рисует. Он обожал рисовать и хорошо это делал. Все больше парнишка осознаёт: медицинский — не его университет.
Но как уйти, тут так как стипендию дают! А из его литературных виршей не напечатано ни строки… Думать дальше на тему «кем быть?» не было нужно — война собственной твёрдой рукой порушила все замыслы молодых романтиков тех лет, да и сами их жизни… Студент-медик Брагинский роет окопы и сооружает оборонительные сооружения под городом Рославлем Смоленской области. Тяжелейшая травма бросает его на больничную койку.
Оправившись, юный студент едет в эвакуацию в Сталинабад (Душанбе) и в том месте учится на медика. Трудится санитарным доктором. И тут, в Средней Азии, и позднее, возвратившись в Москву, он сталкивается с грязью, нечестностью, воровством и, как может, противостоит жуликам, присосавшимся к пищеблокам. Что его тогда выручало? Представьте себе — шахматы!
Он давал сеансы одновременной игры в больницах, студенческих общагах, поликлиниках. И приобретал платы: в лучшем случае — котлеты на вынос либо легко тарелку больничной еды.
Имеется и еще безумно ответственное событие в жизни Эмиля Брагинского — в первой половине 40-ых годов двадцатого века он женится на прехорошенькой, очень его любящей школьной соученице Ирме. Это было настоящее счастье, это была настоящая любовь…
Ах, как осуждали всю жизнь Брагинского за то, что он прославлял весьма верную любовь, лишенную коварных измен и гадостей! А он так обожал — чисто, ласково и правильно… И его Ирма Ефремовна отвечала ему таким же нескончаемым и глубоким эмоцией. Ну не был он ловеласом, не был циником — соткан из молекул и других атомов, а потому и сообщил слова, каковые мы не могли не вынести в заголовок данной статьи: «Я пишу о любви, которая имеется вправду любовь, а не партнерство.
О любви, без которой жизнь теряет всяческий суть. Я твердо верю, что такая любовь была, имеется и будет всегда и у всех народов. А людей, каковые не могут обожать, мне жаль…»
Назначение
Возможно, радостный брак, возможно, раннее взросление дают Эмилю силы все-таки кинуть медин. Любовь к шахматам неожиданный виток в его судьбе: отправив в газету «Советская Латвия» репортаж о Всесоюзном шахматном турнире, он и не думал, что будет зачислен нештатным обозревателем данной газеты по столичному региону…
Началась его журналистская карьера. Спортивный корреспондент Эмиль Брагинский пишет о лёгкой атлетике и футболе легко, красиво и совершенно верно. Он знакомится и продолжительно сотрудничает с великим футбольным комментатором тех лет Вадимом Синявским, забавно подписываясь под их совместными статьями совместным псевдонимом «Э.Синягинский».
А но, обозреватель Брагинский пишет в собственной газете обо всем на свете, не смотря на то, что любимой темой его остается творчество живописцев — ветхих и современных. Собственный репортаж о реставрационных работах в Троице-Сергиевой лавре Эмиль относит в «Огонек», и в сорок шестом году его зачисляют в штат известного издания репортером. Куда лишь и на какие конкретно лишь задания его не отправляют: Брагинский пишет, как трудятся фабрики и заводы, придумывает красочные репортажи об открытии провинциальных музеев, берет интервью у госдеятелей и пишет очерки о любимых живописцах.
Казалось, будущее навеки выяснила молодого человека в журналисты. Но творчество — дело узкое. Оно бурлит в неугомонном Брагинском и как-то весьма совершенно верно кидает его в еще один писательский жанр: по собственной инициативе Эмиль пишет сценарий полнометражного игрового фильма о великом русском живописце Василии Сурикове.
Бесстрашно несет он собственный творение в Центральную сценарную студию. И вот он — зигзаг успеха! Сценарий одобрили. Он дорабатывает его с живописцем В.режиссёром и яковлевым А.Столпером.
Поставил, действительно, эту картину о Сурикове большое количество позднее — во второй половине 50-ых годов двадцатого века — режиссер Анатолий Рыбаков. А до тех пор пока она отложена…
Но Брагинскому заказывают новый сценарий о втором живописце — фаворите передвижников Иване Крамском. И он пишет его! А вот одна потрясающая сцена из тех лет.
Идет громадной художественный совет, на котором обсуждают новую работу Брагинского.
«Поднялась Глубокоуважаемая Персона, — говорил Эмиль Вениаминович потом, — и молвила: „Мне сценарий понравился, но очевидно недоработан образ пламенного трибуна революции Владимира Маяковского!“. Брагинский бешено вскакивает с места, хотя растолковать, что Маяковский появился в первой половине 90-ых годов девятнадцатого века, а Крамской погиб в 1887-м. При чем тут глашатай революции? Главред „Мосфильма“ силой вгоняет его в кресло… „Обстоятельство этого казуса была вот в чем: в то время, когда машинистки распечатывали сценарий, они вместо В.Маковского (был таковой красивый живописец) везде привычно печатали В.Маяковский…“
Воображаю себе выражение глаз Брагинского, в то время, когда он это говорил! О времена, о нравы! О великие искусствоведы в штатском! Их их похвалы и запреты сейчас подчас забавны, но чаще трагичны.
По их указам творцов в те сложные времена секут поразительно больно, а время от времени и до смерти.
О нравах этого непростого периода в жизни нашей страны довольно много сообщено и написано — что ворошить прошлое… Но и сейчас больно вспоминать казнь Гумилева, катастрофу Цветаевой, унижения, которым были подвергнуты Ахматова и Пастернак, смерть и ссылку Мандельштама. Это какая улица — Улица Мандельштама. Что за фамилия чертова, Как ее ни выворачивай, Криво звучит, а не прямо.
Мало в нем было линейного, Нрава он был не лилейного. И потому эта улица — Либо, верней, эта яма, Так и зовется по имени этого Мандельштама…
В первой половине 50-ых годов XX века Брагинский уходит из „Огонька“. Он желает писать сценарии. Правда, пока приходится пробиваться инсценировками по Джеку Лондону (»Мексиканец), по В.Лацису («Сын рыбака»).
Так что же — значит, кино? Само собой разумеется, кино! И опять творческий зигзаг — Брагинский пишет пьесу для театра «Раскрытое окно».
Ставит ее режиссер А.Аронов в театре Станиславского, руководил которым в то время великий М.М.Яншин.
Юный драматург приносит в театр драму о молодых храбрецах, ищущих счастья, смысла в жизни, в работе, а прозорливый Яншин видит в пьесе самую настоящую комедию! Замечательно принимали зрители ласковый и хороший спектакль, в котором игрались юные Евгений Урбанский и Ольга Бган, Евгений Майя Менглет и Леонов. В Ленинграде эту пьесу ставит в театре Комиссаржевской юный режиссер А.Белинский, и ключевую роль в ней играется юная Алиса Фрейндлих.
Зрители плакали и смеялись. Число лишь столичных показов перевалило за цифру 200, а неугомонные советские критики без устали долбили и пьесу, и автора: «театры и Писатели уходят в мирок обывательских заинтересованностей, сентиментальных перипетий, нарочито неустроенных судеб…»
Но самое обидное для Брагинского было то, что его упрекали в отсутствии эмоции юмора. Ну как же так — зрители-то смеются!
«в один раз в одной из столичных газет я прочёл, что театр Станиславского продемонстрировал двухсотое представление „Раскрытого окна“. Рядом было напечатано: для чего играться пьесу, на которую никто не ходит?»
А настоящие мастера восхваляли. Разбирали преимущества и недочёты творчества молодого драматурга Иван Пырьев, Михаил Светлов, Борис Голубовский. Остроумный и едкий Светлов, встретив как-то Брагинского на улице, дал ему потрясающий совет: «Раскрыли окно, Эмиль, не заглядывайте в рецензии — простудитесь!» А пришедший в один раз на спектакль главред «Мосфильма» Ю.Шевкуненко «приказал» Брагинскому написать комедийный сценарий и свел с уже известным режиссером Эльдаром Рязановым, автором прогремевшей музкомедии «Карнавальная ночь».
Вот так. Данный творческий альянс затянулся на четверть века, соединив двух различных людей: громадного, шумного, неугомонного Рязанова и негромкого, пронзительного Брагинского…
Берегитесь: Деточкин!
Москва, 1962 год. Это было превосходное время. Отшумели съезды, обличающие культ личности, в столицу возвратились реабилитированные «враги народа», приподнялся металлический занавес.
В открытое «оттепелью» окно влетали новые идеи, книги, авторы, музыка, живопись, потоком хлынула зарубежная литература.
На выставке живописцев-авангардистов Никита Хрущев только что матом не ругался. И все-таки — задышалось!
Об этом времени превосходно говорит сын Эмиля Вениаминовича, живописец Виктор Брагинский: «Дабы выразить собственные художественные идеи, мастер, во-первых, обязан накопить массу ощущений, впечатлений. Он как будто бы набирает в грудь некое что-то, а позже делает выдох, и в этом выдохе — его творения. Живописцы 60-х имели возможность сделать данный глубочайший выдох.
А какая воздух царила везде — и на том же „Мосфильме“! Юные актеры, режиссеры — все какие-то озорные, задорные, с неиссякаемым светом в глазах… Превосходное время!» В это самое время «глубокого выдоха» (назовем его так) новый творческий тандем Брагинский -Рязанов наткнулся на мелкую газетную заметку из раздела уголовной хроники.
В ней сообщалось о том, как некоторый столичный Робин Гуд угонял автомобили богатых людей — тогдашних новых русских (они, в большинстве случаев, крутились тогда около пищеблоков различного уровня, торговали импортным недостатком либо руководили чем-нибудь таким, куда с радостью несли взятки). Вырученные за продажу похищенных автомобилей деньги криминальный храбрец отсылал в детские дома.
Недаром Брагинский и Рязанов, красивые знатоки русской литературы, глубокие писатели, «клюнули» на данный неожиданный сюжет: в новый век пришел князь Мышкин, идиот — скромный аккуратный работник, негромкий и не сильный человек. Но в 60 секунд борьбы со злом становящийся неистовым дон-кихотом — активным, изобретательным и целеустремленным.
И все-таки, кто же прототип этого храбреца? В буквальном смысле — тип из уголовной хроники, а в действительности — сам Брагинский. Трудясь санитарным доктором на пищеблоках, трудясь репортером в «Огоньке», драматург и человек Брагинский видел столько гадости и зла в обществе практически выстроенного социализма, столько жуликов различных чинов и мастей, что реализовать собственную мечту об отмщении в собственном сценарии.
Лишь Брагинский-драматург пишет пьесы для простых людей, а страховой агент Деточкин добывает для них средства, но не весьма верным методом.
И вот что весьма интересно: забрав за базу криминальный сюжет, возведя в ранг храбреца человека, хорошего судебного наказания, авторы сделали комедию. Они не призывали к революции, а просто использовали забавного, неуклюжего Деточкина для реализации и собственных, и его мечт (а ведь он еще и Гамлет) о справедливости… Знали ли авторы, до какой высоты обобщения они встанут? Знали ли они, что Господь Всевышний отсрочит съемки, все усложнит в биографии нового фильма, дабы на ключевую роль вместо изначально планировавшегося Юрия Никулина пришел очень способный актер Иннокентий Смоктуновский.
Рязанова сценаристов и Фильмы Брагинского «Старики-разбойники», «Служебный роман», «Ирония судьбы, либо С легким паром» — практически все о любви. Но нет любви выше той, которой наделен Деточкин. В ней нет примесей, она чиста и прозрачна. «Я создаю не совершенные образы, а образы людей, которых обожаю сам.
И мне хочется, дабы зрители обожали их также. Я же закоренелый оптимист, не смотря на то, что весьма многие уверены в том, что это недочёт».
Поставив фильм «Берегись автомобиля!», творческий альянс Брагинский — Рязанов заявил о себе с самой высокой ноты. «Трудились мы прекрасно, в том смысле, что не ссорились. Мы кроме того написали собственную юмористическую автобиографию: „В то время, когда Рязанов и Брагинский встретились, то установили, что они совсем непохожи друг на друга — ни снаружи, ни внутренне. Это их объединило, и они написали сценарий, а позже и повесть “Берегись автомобиля!».
На протяжении работы они с удивлением поняли, что превосходно ладят между собой, и решили продолжать в том же духе. Так показался некто с двойной фамилией Брагинский-Рязанов…
У творческого альянса был собственный устав, что гласил, что любой из авторов может наложить veto на ту либо иную идея, поворот сюжета либо легко слово. Виделись они ежедневно — то у одного, то у другого в квартирах. Писать в четыре руки некомфортно и бессмысленно, а потому один из них быстренько заваливался на диван и придумывал, а второй беспрекословно водил пером…
«Правилом дивана» обозвали они эту часть собственных творческих взаимоотношений. Если судить по количеству совместных работ (двадцать пять фильмов), их потрясающей популярности диван им сильно помог! На протяжении творчества авторов домочадцам не разрещалось входить в рабочую помещение — они должны были вести себя негромко, как мыши.
А вот позже Эмиль Вениаминович с наслаждением просматривал жене и сыну новые куски из сценариев, обсуждал с ними различные нюансы, и нужно сообщить, учитывал кое-какие замечания жены и сына.
Продолжение
Да-да, жены Брагинские, мало припозднившись, в первой половине 50-ых годов XX века родили собственного единственного сына Виктора, которого растили с нежностью и любовью. Писательская судьба отца, конечно же, создавала творческую ауру в доме. Нет, писателем сын не стал — сработал второй ген: Виктор — превосходный живописец-пастелист.
Сын, как и папа, не видит себя нигде, не считая как в Российской Федерации.
Лишь ленивые журналисты не говорили Брагинскому-старшему о том, что сценарист его уровня был бы в Голливуде миллионером. На что умный философ нормально отвечал: «Я не бедный, я средний». И показывал , что тема исчерпана…
Виктор смеется, в то время, когда говорит о том, как автор Брагинский приобретал ордена. Он не знал, как заполнить анкету и что в ней писать, смущаясь от одной лишь мысли, что нужно будет идти на награждение. Драматург весьма обожал работу, жизнь, родных, исходя из этого мы и вынесли в заголовок его слова: «Я пишу о любви, которая имеется вправду любовь».
Татьяна СТРУКОВА (№9 [35] Ноябрь’2003)
Посвященный в любовь Эмиль
<
