Женщина, которая искала любви и не боялась платить по счетам

Дама, которая искала любви и не опасалась платить по квитанциям

 

За роль Жанны д’Арк ее практически канонизировали. За любовь к Роберто Росселлини — практически распяли. А она не была ни святой, ни шлюхой, ни праведницей, ни грешницей.

Она была легко дамой, которая всю жизнь искала любви и не опасалась платить по квитанциям.

Само собой разумеется, она была еще и превосходной актрисой. Не мыслила себя вне театра и кино, задыхалась без ролей, тосковала, в то время, когда из-за беременностей либо прихотей Росселлини вынуждена была не трудиться. Соглашалась кроме того на роли в третьеразрядных картинах, каковые — необычное дело! — облагораживала собой так, что критики относились к ним снисходительнее, чем они того заслуживали.

А хорошие фильмы превращала в шедевры. Она снялась в огромном количестве картин, игралась во многих спектаклях, семь раз номинировалась на «Оскар» и два раза — за «Осеннюю» сонату «и Касабланку» — его взяла.

И все-таки Ингрид Бергман оставалась дамой, ищущей любви. И для этого имела возможность пожертвовать многим. А время от времени — всем.

Ее первый супруг, Петер Линдстром, был во всех отношениях хорошим человеком. Каждая добропорядочная шведская девушка — а Ингрид Бергман, не обращая внимания на страсть к мастерству, любовь к виски и целый голливудский гламур, до конца своей жизни оставалась добропорядочной шведской девушкой — была бы радостна иметь для того чтобы мужа.

Подающий надежды юный врач, в 20 лет закончивший университет и взявший первую ученую степень, в 24 года ставший доктором наук в области стоматологии, красивый лыжник, пловец, красавец и боксёр!.. При первой их встрече (ей было около двадцати, она получала образование театральной школе и за ней заботился доктор наук-развратник) Петер сообщил: «Мне нравятся ваши волосы!.. А какой у вас прекрасный голос!»

Честно говоря, по окончании этих слов дело возможно было уже вычислять решенным, но он, как положено, обстоятельно заботился за ней еще целых четыре года. Ее родственники следили за развитием пасторального романа затаив дыхание: они осознавали, что таковой блестящий юный человек с важными намерениями — легко находка для Ингрид, он обеспечивал будущей супруге продолжительную радостную, комфортную и безоблачную судьбу.

А Ингрид? Ингрид также не имела ничего против Петера Линдстрома. С ним в отличие от студентов-ухажёров и ловеласа-профессора из театральной школы она ощущала себя нормально.

Более того, это первенствовал человек в ее жизни, с которым Ингрид имела возможность сказать о себе. Они гуляли по Стокгольму, и она говорила, говорила, говорила: о том, как в два годика папа вынудил целый дом киноаппаратами и без устали снимал ее, а киноаппараты шуршали и все запоминали — какая она была хорошенькая, пухленькая, радостная девочка, какая хорошенькая и радостная была у нее мама… Как в три годика мама внезапно провалилась сквозь землю, и выяснилось — ее нигде нет, имеется лишь монумент на кладбище… Как тетя растолковывала Ингрид, что такое смерть, но она ничего не осознала, лишь испугалась… Как вторая тетя растолковывала Ингрид, что у папы роман с горничной, и Ингрид снова ничего не осознала… Как в гимназии она просматривала наизусть отрывки из спектакля, и все девчонки слушали разинув от удивления рты, а учительница выбранила Ингрид за срыв урока чистописания… Как позже внезапно погиб и отец.

И тетя, ее любимая тетя, та самая, которая неизменно так вкусно пахла духами и радостно смеялась, — также погибла. И тогда от горя чуть не погибла сама Ингрид. Она уже была громадная, осознавала практически все, и какое-то время ей казалось, что это она виновата в том, что произошло с мамой, тётей и папой.

Возможно, думала девочка, она не должна никого обожать, поскольку стоит ей полюбить кого-то по-настоящему — и человек в обязательном порядке погибнет.

Петер слушал ее практически с опытным вниманием — так хороший врач выслушивает больного. Он по большому счету был благородным человеком и хорошим доктором. И ему так нравилась эта дорогая, важная женщина! Петер ощущал: она не похожа на вторых, по причине того, что ни при каких обстоятельствах не притворяется. Он растолковал ей: она не виновата в смерти мамы, тёти и папы, по причине того, что у них, если судить по симптоматике, был рак. В случае если люди в чем-то и виноваты, то лишь в том, что до сих пор бессильны перед раком.

И он не побоится, если она его полюбит. Он не планирует умирать, напротив — будет жить с ней продолжительно и счастливо.

Она ему поверила, разрешила себе полюбить и, расставаясь, писала ему письма: «Мой дорогой! Мой единственный! Я радостна лишь рядом с тобой… Приходи и останься. Твоя навеки Ингрид».

В то время, когда они наконец поженились, ему было 30, а ей 23. Ингрид уже сыграла пара ролей в стокгольмских театрах, кроме того стала восходящей звездой.

«Ты рискуешь, Петер, — сообщил ему перед свадьбой кто-то из привычных. — Ну, ты так как знаешь этих актрис. Тем более что она красотка…» Но он рискнул.

И начало в неспециализированном-то было безоблачным. По окончании свадебного путешествия в Англию и Норвегию они возвратились в Стокгольм и стали жить в его громадной и просторной квартире, наслаждаясь приятель втором и устраивая нередкие вечеринки для друзей. Для таких приемов Ингрид в большинстве случаев приглашала помощниц по хозяйству, потому, что готовить решительно не умела. В этом, пожалуй, пока и проявлялась ее непохожесть на простых шведских жен: «готовиться к обеду» означало для Ингрид Бергман, что необходимо поменять костюм.

А в остальном — не смотря на то, что во второй половине 30-ых годов XX века шведы уже дружно назвали ее самой популярной актрисой — она была как все, кроме того вязала замечательно.

И слушалась Петера во всем. Более того, если бы не он, Ингрид ни при каких обстоятельствах бы не отправилась в Голливуд. Не смотря на то, что Голливуд кликал ее в далеком прошлом — слух о очень способной шведке докатился до Калифорнии, и продюсер Дэвид Селзник то и дело засылал в Стокгольм агентов-вестников, дабы Ингрид растолковали по-английски, а если не осознает по-английски, то хоть по-китайски: в Европе — война, а в Америке — деньги и слава.

Ингрид еще колебалась, но Петер все уже продумал и просчитал: $ 2500 в неделю за роль в римейке «Интермеццо»! Кроме того Вивьен Ли за «Унесенных ветром» приобретала вдвое меньше. Отказываться легко неразумно.

«Но, дорогой, а как же Пиа? — задала вопрос Ингрид. К тому времени у них уже был ребенок, чудная девочка, похожая на маму. — Я так как не смогу сходу забрать ее с собой!» «Ничего, — сообщил Петер. — Отправься. Для Пиа я подыщу няню.

А позже мы приедем к тебе».

В то время, когда газеты на всех языках мира будут обвинять Ингрид Бергман в том, что она кинула ребенка на произвол судьбы, забыла о нем, вычеркнула из судьбы, никто и не отыщет в памяти, что она не желала ехать в Голливуд…

А тогда Петер, само собой разумеется, был прав. Он вел все ее дела, заключал договора, договаривался об условиях съемок. Дом, что они приобрели в Голливуде рядом от Сансет-проспекта, ей весьма понравился: настоящий голливудский дом с бассейном. И Дэвид Селзник был человеком порядочным и некровожадным, не смотря на то, что и получал на каждой ее картине в два раза больше, чем она.

И Пиа была превосходной девочкой, и Петер — красивым отцом.

Так отчего же они расстались? По причине того, что иссякла любовь…

Само собой разумеется, не сходу и не внезапно, но их брак перешел в стадию хронической заболевании с осложнениями в виде тоски. Она заскучала в этом браке, добротном, как старое твидовое пальто, в далеком прошлом уже вышедшее из моды. Ей нужна была любовь, а не благополучие. Беседы о эмоциях, а не о гонорарах и контрактах.

Цветы, а не чеки.

Петер всего этого не осознавал решительнейшим образом. Он ничего не имел против ее продолжительных отсутствии из-за съемок, предоставлял ей максимум свободы и закрывал глаза на некие вольности. Кроме того забыл обиду жене быстротечный роман с фотографом Робертом Капой.

С одной стороны, это было очень великодушно, а с другой, учитывая прибыль, которую она приносила семье, — в полной мере разумно. А она, возможно, ушла бы от Петера, да лишь новый любимый был ничем не лучше. Он стал туманно рассуждать о том, что брак для творческой натуры губителен, и Ингрид, напуганная подобным глубокомыслием, в тот раз осталась госпожа Линдстром.

Кроме того постаралась кое-как наладить домашнюю судьбу. Они с Петером действительно собирались завести второго ребенка и возлагали на еще не появившегося младенца роль спасителя семьи…

Но тут в ее жизнь ворвался Роберто Росселлини. И взорвал эту жизнь ко всем линиям.

Снаружи это смотрелось как простая встреча известного режиссера со известной актрисой для дискуссии вероятного сценария. Петер также находился, давал рекомендации и ставил условия. А она потягивала вино, курила сигарету за сигаретой и наблюдала на Росселлини как школьница, по причине того, что уже давно обожала его за фильм «Рим — открытый город», не похожий ни на какую голливудскую стряпню.

Она кроме того написала ему письмо: «Я, Ингрид Бергман, восхищена Вами и грежу сняться у Вас…» Сейчас в ресторане шикарного парижского отеля «Георг V» она встретилась с ним и осознала, что спасена, — не догадываясь, что уже погибла. Это, кстати, было в сутки ее рождения. Ингрид исполнилось 33.

А Росселлини по собственному обыкновению понятия не имел, какой фильм будет снимать и о чем должен быть сценарий. Он по большому счету ни при каких обстоятельствах не вспоминал над такими неинтересными вещами, как сценарии. Снимал по воодушевлению, а вдруг его не было — уезжал со съемочной площадки на весь день, оставляя группу в злобном неведении.

И по сей день он видел перед собой только голливудскую звезду, под которую, быть может, ему дадут денег на картину. Но, звезда эта ему нравилась. В ней не было спеси, и она так эротично потягивала вино… Он забрал розу и, как на ромашке, оборвал все лепестки: «Снимем кино — не снимем… Снимем — не снимем…» «Для меня будет честью сыграть в нем», — сообщила Ингрид в этот самый момент же взяла колкий взор мужа: как она может так сказать, поскольку они еще не обсудили условий!

Двух таких непохожих друг на друга мужчин, как Петер Линдстром и Роберто Росселлини, отыскать было тяжело. Один был шведом в квадрате, ровным и ровным, как газон, второй — итальянцем в кубе, непредсказуемым, как лесная чаща.

Петер был добропорядочным семьянином, Роберто ни при каких обстоятельствах точно не знал, сколько у него на данный момент жен, любовниц и детей. В то лето у Росселлини было как минимум пять дам: Мисс Америка-46, которую он зачем-то снимал в собственных картинах; великая Анна Маньяни, которую он обожал, не смотря на то, что это смахивало на суицид — она имела возможность свободно надеть ему на голову тарелку с тёплыми спагетти, запустить дымящейся пиццей и уйти дремать.

Еще были танцовщица из стриптиза, одна блондинка из Венгрии, ну и, наконец, законная супруга. И вдобавок он обожал гоночные машины…

Жены Линдстром пригласили итальянского гения на Рождество к себе в Голливуд, дабы обо всем как направляться договориться. И в том месте случилось одно событие… Но, и не событие кроме того, а так — пустяк, мелочь. Но всем как мы знаем, что в жизни полно таких мелочей, потом оказывающихся символами судьбы…

Десятилетняя Пиа попросила своих родителей приобрести ей на Рождество велосипед. Петер (в данной семье супруга получала деньги, а супруг ими распоряжался, так было заведено) выделил нужную сумму, и Ингрид с дочкой отправились выбирать презент. И в том месте, в магазине, набитом сотнями велосипедов, Пиа внезапно заметила… надувную корову с широкой улыбкой и фартуком от одного резинового уха до другого. «Мама! — тихо сказала Пиа завороженно. — Мамочка!

Я, думается, уже совсем не желаю велосипед… Я, думается, желаю эту корову. Мамочка, пожалуйста!»

Ингрид была в замешательстве: корова легко очаровательна, но деньги-то выделены на велосипед…

«Глупости, — со злобой сообщил Петер, в то время, когда супруга поведала ему о неожиданной страсти дочери к надувной корове. — Глупости и бред! Она громадная девочка! Эта корова стоит $ 75. Ты в собственном уме, Ингрид?!»

В общем, на Рождество Пиа взяла велосипед. И о корове в полной мере возможно было бы забыть, если бы Роберто Росселлини, приехавший к ним спустя семь дней, не решил порадовать гостеприимных шведов подарками. Он купил для Петера шикарный галстук, для Ингрид — красивую сумочку, а для Пиа… ту самую желаемую корову. «Она такая прекрасная, — сообщил он, вручая ее девочке, — я просто не мог устоять… А вы что, чем-то обиженны? — обратился он к онемевшим от удивления Петеру и Ингрид. — Вам она не нравится?..»

Деньги на эти подарки — $ 300 — Роберто Росселлини занял у Петера Линдстрома: в то время у него самого не было ни гроша. Но для Ингрид это не имело ровным счетом никакого значения.

… Она уехала к нему в Рим с чемоданчиком, в котором были два платья и смена белья, и никто не имел возможности поразмыслить, что она едет не просто на съемки очередного фильма, но покидает собственную прошедшую судьбу. Она и сама этого не знала, но через пара дней, совершённых в Риме — восторженный прием итальянцев, Федерико Феллини с комплиментами, газетчики с микрофонами, поклонники с цветами, Роберто с влюбленными глазами, — ей стало ясно, что к Петеру Линдстрому она ни при каких обстоятельствах уже не возвратится.

К тому же в издании «Лук» был опубликован снимок: Роберто и Ингрид, взявшись за руки и прижавшись друг к другу головами, стоят на развалинах старого замка в Альберго — и вся Америка с проклятиями и рыданиями простилась с мифом о святой Ингрид Бергман. Их брак с Линдстромом казался публике исключением из голливудского образа судьбы, примером для подражания. Легендой… Да как она посмела?!

Да кто она такая, в итоге?!

Возможно, тогда она еще имела возможность отречься от собственной любви. Но не захотела. И тогда Америка, за ней — Швеция, а следом — вся другая Европа отреклись от нее. Она осознала, что ни одну самую нечистую грешницу не клеймят так истово, как бывшую святую. У грешницы постоянно остаётся путь наверх.

У Ингрид Бергман, недавней иконы, был лишь один путь: вниз. Она его прошла до конца и не раскаялась в содеянном.

Ингрид написала Петеру: «Я бы желала растолковать все сначала, но ты и без того все знаешь. Я бы желала принести свои извинения, но это нелепо. Да и как можешь ты забыть обиду то, что я желаю остаться с Роберто?..»

Петер сделал вывод, что его выставили дураком перед всем миром. Он обиделся, разозлился и повел себя далеко не лучшим образом: растянул развод на пара лет и запретил Пиа видеться с Ингрид.

А она родила от Росселлини сына.

Поликлиника, в которой она рожала, подверглась настоящему штурму репортёров и фотографов. Один обозреватель, чтобы пробраться вовнутрь, кроме того привел в родильное отделение собственную жену, не смотря на то, что та была всего лишь на седьмом месяце беременности. Второй дал нянечке взятку, равную ее годовому жалованью. Третий по водосточной трубе до окна палаты, в которой лежали Ингрид и новорожденный кроха, — и все для того, дабы опубликовать ее фото, приписав какую-нибудь глупость типа: «Она кинула в Америке дочь, дабы родить в Италии сына!»

Таблоиды бились в истерике, одна шведская газетка назвала бывшую гордость нации «пятном на флаге страны». Некоторый лос-анджелесский священник заявил в радиопередаче, что она «оставляет по окончании себя вонь и грязь распутства». Армия Спасения изъяла из собственных архивов все записи Ингрид Бергман, сделанные ею на радио до 1949 года. Это была настоящая транснациональная травля. Фильмы с ее участием, прежде собиравшие толпы, сейчас шли при безлюдных залах. Прокатчики отказывались от них.

Росселлини, без особенных хлопот разведясь со своей прошлой женой и сделав официальное предложение Ингрид, так же, как и прежде не забивал себе голову подобными проблемами. А сама Ингрид еще была замужем за Петером, и исходя из этого по итальянским законам ее ребенок мог быть записан лишь как сын Линдстрома. В итоге Росселлини было нужно оформить мальчика на себя, а в графе «мать» было написано: «Временно не установлена». Не смотря на то, что в тот год Ингрид Бергман была, несомненно, самой известной матерью в мире.

Печально известной…

«Моя героиня, Жанна д’Арк, была заявлена колдуньей, и ее сожгли на костре, — устало думала Ингрид. — Но данный костер пылал всего час, от силы — полтора. Меня жгут уже пара лет, и одному Всевышнему известно, сколько это еще продолжится. Права ли я была?

Да, права. Но, Господи, как же жалко Пиу!»

Со временем все кое-как утихомирились. Роберто, Ингрид и кроха Робертино поселились на вилле Санта-Маринелла на высоком берегу, рядом от ветхой римской крепости. Росселлини носился с идеями новых фильмов, тратил деньги без счета и иногда исчезал, дабы покататься на собственных спортивных машинах, без которых жизни себе не воображал.

Она же придирчиво смотрела за порядком, незлобно распекала слуг, торговалась с рыбаками и просила мужа о роли.

«Само собой разумеется, — соглашался он, — ты обязана сниматься. Но сниматься лишь у меня!» С Ингрид были бы радостны трудиться и Феллини, и Висконти, но оказалось, что Росселлини безумно ревнив, вспыльчив, несдержан, подвержен депрессиям и иногда склонен угрожать ей суицидом.

Но она обожала его и не имела возможности продолжительно злиться. Тем более что Роберто замечательно знал, как загладить собственную вину. Необходимо было легко рассказать какую-нибудь радостную историю, к примеру, как он женился первый раз «понарошку», другими словами инсценировав сцену бракосочетания с опытным актером вместо святого отца, потому, что девушка, в которую он был влюблен, отказывалась жить с ним до свадьбы.

Либо — еще легче — сбегать в сад и принести Ингрид охапку цветов. Либо сварить ей восхитительные спагетти… И она все прощала, по причине того, что это было совсем не похоже на бесчувственное «Мне весьма жаль, дорогая!» — так с ней в большинстве случаев мирился по окончании размолвок Петер.

А Пиа, поддавшись на уговоры отца, написала ей в письме, что больше не обожает ее и не желает кроме того на карте наблюдать на страну Италию… Ингрид писала ей, отправляла подарки, пробовала увидеться — тщетно. В то время, когда Америка сняла запрет на въездную визу для госпожа Бергман, против поездки начал возражать Роберто Росселлини. Он объявил, что воспримет это как предательство с ее стороны, и она смирилась.

В итоге она постоянно подчинялась своим мужьям… По крайней мере , пока обожала их.

В первой половине 50-ых годов XX века Ингрид осознала, что опять беременна. И была рада. Из всего, что происходило с ней в Италии, рождение детей было самым лучшим. К тому же ей хотелось доказать всему миру — и прежде всего себе самой, — что она хорошая мать и нормальная женщина. И 18 июня 1952 года она родила в Риме двух очаровательных девочек-близнецов.

Одну назвали Изабелла Фьорелла, вторую — Изота Ингрид. И Ингрид-старшая была бы практически радостна, если бы не пара «но». Во-первых, Пиа. Во-вторых, долги («Прекрасно бы сняться в каком-нибудь фильме, — писала она в ежедневнике. — Было бы на что приобрести детям обувь…»). В-третьих, творческие неудачи Роберто Росселлини.

В-четвертых.… Ингрид опасалась рассказать о этом кроме того себе, но супруг, для которого она кинула дочь, семью и карьеру, тревожил ее меньше и меньше.

А Росселлини не хотел идти на уступки. Не хотел, дабы она виделась с Пиа. Не хотел, дабы она снималась у других режиссеров.

И не подмечал, что ее больше не смешит история о том, как он женился в первоначальный раз посредством актера в роли святого отца.

Тем временем в Америке ей наконец простили измену Петеру Линдстрому. И Ингрид приняла от компании «XX век Фоке» приглашение сняться в фильме «Анастасия». «Фильм провалится! — предотвратил Роберто, входя в помещение в тот момент, в то время, когда она подписывала договор». «Пускай, — отвечала она. — Какая тебе отличие?» «Ты дрянь!» — закричал Росселлини.

Но Ингрид уже не опасалась. И в то время, когда он опять отыскал в памяти собственный хороший прием, дав обещание ей насмерть разбиться на машине, не заявила, что передумала, — себе чашку чая.

Фильм не провалился. Ингрид опять готовы были боготворить те, кто днем ранее поносил. Предложения сыпались со всех сторон.

Росселлини ревновал, и она поняла, что он бывает жалок. Отметила это про себя (уже практически равнодушно) и приступила в Париже к работе над спектаклем «Чай и сочувствие».

Спектакль стал ее успехом. Она возвращалась к людям. А Росселлини завел себе любовницу.

Сонали Дас Гупта была моложе его в два раза и, наверное, родила от него ребенка. Ингрид лишь улыбнулась: 8 лет назад она сама вот так же увела его у Анны Маньяни, и вот сейчас… Ей не было больно. Она уже не обожала его.

Ее третьей третьим и любовью мужем стал Ларс Шмидт, большой красавец-блондин, европейский продюсер, удачливый импресарио, которого она при первой встрече приняла почему-то за официанта. Во второй встрече она ему отказала под каким-то благовидным предлогом, а сама отправилась гулять. И — нужно же было такому произойти! — они столкнулись шнобель к носу! Она покраснела и попросила его перезвонить.

По окончании третьей встречи они уже не расставались.

Ингрид была измучена двумя собственными браками. Ларс Шмидт только что похоронил сына и развелся с женой. Она сделала так, что ему опять захотелось жить.

Он сделал так, дабы с ним она жила прекрасно и нормально. И все неспешно возвратилось на круги собственная. Кроме того Пиа забыла обиду целое и маму лето провела в Италии с братишкой и двумя сестрами. Кроме того Петер дал согласие встретиться с Ингрид, сообщив, что больше не держит на нее зла. Кроме того его новая супруга кое-как смогла ей улыбнуться… А что касается Роберто Росселлини и его двадцатисемилетней красивые женщины, то Ингрид дала обещание, что легко даст ему развод, в этот самый момент не о чем тревожиться.

Ей не хотелось больше трудиться с утра до вечера. Ей не хотелось ни с кем заключать долговременных контрактов. Ей хотелось сниматься, лишь в то время, когда на другими словами желание, и жить с Ларсом Шмидтом.

Он угадывал ее мысли еще перед тем, как она высказывала их. Он был шведом, как она и Петер, и одновременно — творческим человеком, как Росселлини, и ей казалось, что это как раз то, что она тщетно искала всю жизнь. Не смотря на то, что — какую жизнь?!

Время от времени Ингрид казалось, что все лишь начинается… По причине того, что она опять обожала.

«Я обожаю тебя больше всего на свете, — писала она ему, ощущая себя школьницей. — Любимый, благодарю тебя за твою любовь. Благодарю Всевышнего за тебя, за то, что ты мне встретился. Вот она я, твоя старуха, твой тролль, твое несчастье… Бремя, которое всегда будет висеть у тебя на шее».

И Ларс Шмидт, казалось, ничего против для того чтобы бремени не имел, тем более что, не обращая внимания на возраст, «тролль» смотрелся изумительно. Завистники не могли осознать секрета ее красоты: большое количество курит, выпивает виски, поздно ложится, рано поднимается и — сияет! А она просто опять была влюблена. Они совместно отправились в Швецию, где у Ларса были дела, он продемонстрировал ей островок Даннхольмен у западной части береговой полосы, что купил пара лет назад. «Тебе тут нравится?» — «Мне тут нравится!» — «Что ж, пожалуй, я женился бы на тебе, Ингрид… Но при одном условии». — «При каком условии?» — «Ты будешь проводить тут совместно со мной каждое лето!»

И не смотря на то, что в маленьком коттедже Ларса Шмидта не обнаружилось ни электричества, ни водопровода, ни телефона, она дала согласие на это условие. И бродила среди огромных камней, сидела на берегу, наблюдала на море, разучивая очередную роль. И была радостна.

«На долгое время ли?» — думала она. Как выяснилось, не через чур на долгое время.

Через пара лет Ларс Шмидт согласился ей, что полюбил другую даму. Ее кличут Кристина, она еще молода и, быть может, родит ему сына.

Она умела скрывать собственную боль. И уже смертельно больная, с метастазами в позвоночнике, играла . И любила Ларса Шмидта, не смотря на то, что дала ему свободу. Но он не забрал ее. Правильнее, забрал, но не кинул Ингрид.

Он ездил с ней по поликлиникам, а в то время, когда она уже не имела возможности выходить из дома, привозил к ней докторов. И Ларс отвез ее в Стокгольм, где она прошла мимо Королевского драмтеатра, а позже на их остров, Даннхольмен.

Пара дней она не поднималась с кровати. Неспешно, ход за шагом, начала выходить из дома. Наконец, сумела спуститься с крыльца и, опираясь на его руку, дойти до валуна на морском берегу, на котором когда-то сидела и учила роли. «Знаешь, Ларс, в то время, когда я… в то время, когда меня… Развей мой пепел над этим морем», — сообщила она. Он кивнул.

И через три дня ее не стало…

 

Анна Мышкина

 

 

 

Гол 2: Жизнь как мечта.


Записи каковые требуют Вашего внимания:

Подобранные по важим запросам, статьи по теме:

  • Анна арланова: «у меня один ужас: я опасаюсь постареть»

    Анна Арланова: «У меня один ужас: я опасаюсь постареть» Анна принципиально не носит штанов, предпочитая только юбки и женственные платья, каковые шьет…

  • Агата муцениеце: «больше всего опасаюсь привидений!»

    Агата Муцениеце: «Больше всего опасаюсь привидений!» модель и Актриса Агата Муцениеце стала известна сравнительно не так давно – славу ей принесла роль ученицы элитной школы…

  • Сильная дама

    Сильная дама Англичанка Рэйчел Вайс терпеть не имеет возможности хороших героинь и уверен в том, что умение рисковать делает жизнь надёжнее. Сообщи, а ты до сих…

  • Наталья кустинская: в случае если любовь…

    Наталья Кустинская: в случае если любовь — заболевание то у меня она — хроническая Людская молва не щадит никого. А уж прекрасную, удачливую, обольстительную даму —…

  • Сериалы, в которых дамы отчаянно…

    Сериалы, в которых дамы отчаянно ищут любовь в громадном городе Вероятнее, слова героини «Секса в громадном городе» Кэрри Брэдшоу оптимальнее …

  • Полина гагарина: «я чахну без любви»

    Полина Гагарина: «Я чахну без любви» Участие певицы в проекте Первого канала «Призрак оперы» многие ее поклонники восприняли как официальное возвращение…

  • Михалков на территории любви

    Михалков на территории любви Юбилей у Никиты Михалкова в среду. Но не торжественными хлопотами он занят на данный момент больше всего. Режиссера тревожит на данный момент…

  • Екатерина семенова: «во мне столько нерастраченной любви!»

    Екатерина Семенова: «Во мне столько нерастраченной любви!» В жизни звезды сериалов «Убойная сила» и «Две судьбы» ситуация согрела для, в то время, когда она почувствовала…