Александр Рапопорт: «В Закрытой школе мой Князь — не злодей»
Исполнитель одной и основных ролей в сериале СТС «Закрытая школа» компании АМЕДИА говорит о храбрец, съемках в этом рейтинговом проекте и о собственной жизни за кадром.
— Александр, храбрецы в мистическом сериале все с двойным дном. Какова оборотная сторона Князя?
— Так сложилось, что в силу собственной своеобразной наружности я играюсь персонажей, которых принято вычислять отрицательными. На каком-то этапе моей жизни родные мне люди растолковали, что до тех пор пока я не начинаю сказать, я кажусь гордым, снобствующим, надутым человеком. Исходя из этого кроме того в жизни я стараюсь как возможно скорее начать сказать с человеком, дабы он осознал, что я не таков, каким кажусь с первого взора.
В то время, когда я играюсь сотрудника ЦРУ, я неизменно изначально рассматриваюсь, как отрицательный храбрец. В случае если же я генерал ФСБ, то я изначально хороший. А вот в Америке все принимали бы напротив! И как опытный доктор-психотерапевт я уверен, что не бывает полностью нехороших либо хороших людей.
Мы многослойнее и глубже. Я в каждом персонаже стараюсь продемонстрировать хорошие моменты, каковые не видны на первый взгляд.
— Но для зрителя «Князь» — все-таки основное зло либо нет?
— В чем его зло? Князь, по-моему, кроме того и выписан не злодеем. Князь подается, как человек жёсткий и твёрдый, но кто и в то время, когда заявил, что жесткость — это зло?! Чтобы получать собственной цели, нужно мочь общаться.
Если ты начальник — руководить, в случае если подчиненный — подчиняться. Князь — один из тех людей, что живут в ладу с самим собой, и четко знают, чего желают. И частенько, в то время, когда человек знает, чего он желает, его интересы сталкиваются с заинтересованностями вторых людей. Возможно вынудить кого-то делать то, что тебе необходимо, а возможно растолковать, для чего человеку обязан это сделать. Я в собственной практике начальник. И довольно часто я растолковываю подчиненным, из-за чего нужно сделать как раз так.
Но время от времени сделать необходимо скоро, и я сообщу: «Сделай, прошу вас, как я желаю. Я позже растолкую, для чего это необходимо!» И сейчас человек может обидеться. Но значит ли это, что я плохой и не добрый?
— Появляйся вы в таковой школе, вы бы стали бороться за правду, либо сбежали бы?
— Я не то что бы стал, в частности так неизменно и поступал. В детском саду, в то время, когда воспитательница замахнулась на меня линейкой, я быстро встал на стол, и достаточно звучно заявил: «В советской стране детей не бьют!» Мои родители стали ждать, в то время, когда за ними придут. Но последствий не было.
Но согласитесь, что в сталинское время это был страшный поступок кроме того со стороны ребенка.
В школе, в пятом классе, меня не взлюбила учительница математики. Не смотря на то, что я и сам, согласиться, не обожал данный предмет. Но она за одну из контрольных работ поставила мне «тройку», а мне казалось, я написал ее намного лучше.
Я обратился к директору школы, работу мне дали переписать, и я взял «пятерку». От этого меня, само собой разумеется, больше не полюбили, но я получал справедливости кроме того в мелочах.
— Повзрослев, вы стали более толерантным?
— И да, и нет! В зрелом возрасте у меня были конфликты с представителями определенных инстанций в связи с госпитализации в психиатрическую поликлинику людей, каковые не имели показаний к принудительной и экстренной госпитализации. В советское время был период карательной психиатрии. С этим я боролся, и борьба стоила мне четырех лет свободы. Помимо этого, я выступал против призыва в армию людей, каковые помогать не желают. Нужно применять человека в том месте, где он будет нужен.
