Генсек, которого могло не быть

Генсек, которого имело возможность не быть

Горбачев – единственный в русской истории правитель, что, имея всю власть, отправился на риск ее утратить во имя собственных свободы и идей вторых. Он продемонстрировал, что для политика возможно что-то, что серьёзнее власти.

Мне думается, что при роли значения Горбачева и анализе перестройки в истории мы должны стремиться избегнуть того несоответствия, которое по большому счету довольно часто присутствует в историографии и самый ярко, как мне представляется, находилось в советской историографии Октябрьской революции.

С одной стороны, все, кто писал о революции, стремились продемонстрировать ее закономерность, подготовленность всем предшествующим ходом развития. Наряду с этим, дабы доказать неизбежность революции, допускалось множество натяжек и искажений. Преувеличивались развитость капиталистических взаимоотношений, организованность и размеры рабочего класса и т.д.

Иначе, Ленин всячески превозносился как политик и величайший мыслитель. Несоответствие тут – в том, что в случае если Октябрьская революция была полностью предопределена всем ходом предшествующего развития, то ее осуществление –задача, которая не потребовала особенной гениальности, как от мышки, которая «хвостиком махнула», не требовалось особенной силы, дабы разбить яйцо. Не было бы Ленина – был бы кто-то второй. Признание предопределенности Октябрьской революции и грандиозной исторической роли Ленина противоречили друг другу. (Я лично пологаю, что Ленин был великий человек и что роль его грандиозна как раз вследствие того что победа большевистской революции в Российской Федерации не была исторически предопределена, что это был только один из вероятных вариантов развития, что без него не реализовался бы.)

Вот для того чтобы несоответствия, мне думается, мы и должны стараться избегнуть при попытках осмыслить перестройку. Конечно, что мы не в состоянии (и ни при каких обстоятельствах не будем в состоянии) светло и конкретно указать на соотношение в перестройке субъективных и объективных факторов, случайности и необходимости.

Но нужно четко осознавать, что чем больше мы воображаем перестройку как событие, детерминированное всем предшествующим развитием, которого не имело возможности не случиться, тем меньше значения мы должны придавать личности М.С. Горбачева. Не он, так кто-то второй, чуть раньше, чуть позднее, чуть в противном случае.

И напротив, в случае если мы говорим о перестройке как о великом событии и о огромной исторической роли Горбачева, это логически подразумевает, что без них все имело возможность бы быть совсем в противном случае.

Исходя из этого вопрос о роли Горбачева и значении перестройки неотделим от вопроса о вторых, не перестроечных вариантах развития СССР и всей земли. Постараемся осознать: были ли эти иные, «не перестроечные» варианты развития, и какими они могли быть?

Альянс нерушимый

В первую очередь, пробуя представить эти варианты, мы должны исходить из того, что коммунистический режим был фактически на сто процентов защищен как от опасностей извне, так и от опасности революции снизу. Ядерное оружие исключало возможность нападения на СССР, и никакое отечественное отставание в гонке оружий ничего тут принципиально не поменяло – достаточно иметь пара ядерных бомб и минимальную возможность хоть одну из них обрушить на головы соперников, дабы быть всецело гарантированным от угрозы извне. (Пример – КНДР.) Вместе с тем он был застрахован и от революции снизу.

Проникающий везде аппарат КГБ исключал возможность происхождения революционного подполья. То значение, которое советскими властями придавалось горстке инакомыслящих, говорит скорее о патологиях советского сознания, чем о действительности угрозы, исходившей от этих диссидентов. Само собой разумеется, могли быть и были стихийные бунты, но без революционной организации они не могли быть очень страшны.

Но без угрозы вторжения извне и революции снизу ни технологическое отставание от Запада, ни экономические трудности, которые связаны с неэффективностью экономики, ни кроме того потеря веры в официальную идеологию сами по себе не могли привести к смене режима.

Для меня без сомнений, что режим, основывающийся на идеологии, в которую фактически уже никто не верит, в конечном итоге обречен. Но кроме того разумеется неэффективный и переживший собственный время режим в условиях тотальной защищенности имел возможность существовать еще продолжительное время.

Не говоря уже о режиме коммунистического Китая, что до тех пор пока что никак нельзя назвать неэффективным, но никак не более действенные и менее защищенные, чем режим СССР, коммунистические режимы в Северной Корее либо на Острове Свободы существуют до сих пор. В конечном итоге они также, без сомнений, обречены (как обречен и китайский). Но они дожили до 2006 года и просуществуют еще неясно какое количество времени.

Исходя из этого возможность сохранения коммунистического СССР до настоящего а также до намного более позднего времени представляется мне в полной мере возможным, не смотря на то, что и не реализовавшимся вариантом развития событий.

Эта фактически полная защищенность коммунистического режим, достигнутая по окончании Второй мировой, в то время, когда СССР получил доступ к атомному оружию, приводила к тому, что единственной возможностью смены режима могли быть только какие-то действия сверху, со стороны самой власти. И без того как никакой прямой угрозы для власти не было, это должны были быть действия, мотивированные не столько рвением к самосохранению, сколько идейно. Но какие конкретно формы имела возможность иметь эта идейная мотивация и как возможным было появление Горбачева с его мотивацией и как раз сейчас?

Коммунистическая реформация

Идейная мотивация к демократическому преобразованию советского строя, которое способно было по большому счету вывести за его пределы, имела возможность проистекать лишь изнутри советской идеологии. Естественной и единственной формой таковой мотивации было рвение к очищению идеологии от позднейших наслоений, ее оживление и дедогматизация методом обращения напрямую к ее сакральным источникам – к Марксу и их новому и «Ленину прочтению» в демократическом и либеральном духе.

Я бы назвал это «коммунистической реформацией», «марксистским протестантизмом». И идеология хрущевских реформ, и идеология перестройки были перемещениями «назад, к Ленину» и «назад, к Марксу». Перемещение вперед, к большей свободе, имело возможность идти лишь через перемещение назад – к гуманистическим и демократическим нюансам мысли основателей идеологии.

Такие идеи в советском обществе второй половины 50–60-х гг., во время, начинающийся приблизительно с XX съезда КПСС и заканчивающийся приблизительно подавлением чехословацких реформаторов в 1968 г., были весьма популярны. Я пологаю, что если бы вместо Хрущева в то время у власти был пара другой человек либо же если бы Хрущева поменял не Брежнев, а кто-то второй, кто имел возможность стать продолжателем Хрущева, другими словами человек с идеями и мотивацией, родными к горбачевским, – тогда имела возможность бы случиться успешная постепенная изменение коммунистического режим сперва в более демократический, а в конечном итоге и просто в демократический. Это – то, что пробовали осуществить чехословацкие реформаторы в 1968 г. Но предоставит шанс не реализовалась ни в СССР, где в тот момент не появилось в управлении для того чтобы человека, ни в Чехословакии, где ей не дали осуществиться советские танки.

В это же время дальше возможность для того чтобы развития событий, по-моему, не возрастала, а уменьшалась. В 70-е – 80-е гг. притягательная сила марксистско-ленинской идеологии быстро падала, и в вершине партийной иерархии, как это и показали постперестроечное развитие и перестройка, ее искренних приверженцев уже фактически не было. Соответственно, быстро падала и возможность изменения режима при опоре на потенции и демократические стороны марксистско-ленинской идеологии.

Лишь то, что Горбачев, в то время, когда сказал: «больше социализма» и «как учил Ленин», честно в это верил (он и по сей день в это верит), имело возможность дать ему наивности и «силы» не побояться предпринять «перестройку». Такую силу имела возможность дать лишь вера – в «творческие силы народа», что в итоге в обязательном порядке «разберется», в «потенциал и» потенциал социализма «советского федерализма», каковые еще «не раскрыты полностью», в «новое мышление», к которому не смогут не прийти все страны и народы.

Циник-реалист, кроме того умный и вообще-то желающий блага народу, как многие горбачевские соратники, скоро ставшие с распадом советской совокупности «страстными антикоммунистами», на это был бы не может, потому что задача перестройки – не «реалистическая» задача. В это же время в окружении Горбачева, да и в обществе в целом «верующих» фактически уже не было – Горбачев был одним из самых последних (и это было основной обстоятельством его поражения, ему просто не на кого было опереться).

Исходя из этого с возникновением как раз сейчас Горбачева и его «идеалистического» реформаторского проекта реализовался, на мой взор, один из наименее возможных и из года в год становящихся все менее возможным вариантов.

Две идеологии

В это же время марксистско-ленинская реформация была не единственной формой идеологии, которая имела возможность вывести за пределы советской совокупности. Но другие идеологии повели бы нас, мне думается, в совсем другом направлении.

СССР воображало собой сверхсложное образование. С одной стороны, СССР был страной, основанным на марксистско-ленинской интернационалистической идеологии. Иначе, он был продолжением России, Русским империей в новом воплощении.

Соответственно, было и две идеологии этой страны – была официальная и все более формальная и утрачивающая жизненную силу идеология марксизма-ленинизма, и была неформальная, «теневая» идеология русского великодержавия. Целый брежневский период эта вторая, теневая идеология фашистского типа неспешно усиливалась по мере упадка первой, официальной, и уже выходила из тени. Ясно, что особенно распространены были такие идеи в спецслужбах и армии.

Эта идеология кроме этого имела возможность создать идейные мотивации для преобразований, ведущих за пределы совокупности. По мере все более очевидного маразмирования власти, как мне представляется, усиливалась возможность того, что какой-то заговор спецслужб и верхушки армии устранит некоего нового Черненко и установит открытую диктатуру с националистической имперской идеологией, которая видела бы собственной высшей задачей возвращение «дисциплины» в общества и силовую имперскую политику вовне.

Общество такую диктатуру приветствовало бы – вся постсоветская трансформация и российская история российского постперестроечного режима, поддерживаемая большинством населения, демонстрируют огромную силу таких настроений и идей. Тем более что ее установление имело возможность сопровождаться устранением последовательности социальных несправедливостей и облегчающими жизнь населения реформами.

И чем продолжительнее бы существовала советская власть, тем больше была бы возможность для того чтобы развития, последствия которого имели возможность бы быть страшны, и не только для России. Смерть советской империи, все равно неизбежная, имела возможность бы в этом случае стать не «наибольшей геополитической трагедией», как ее охарактеризовал Путин, а настоящей трагедией.

Мне представляется, что появление Горбачева случилось на самом излете возможности первого («марксистского») варианта изменения советской совокупности и тогда, в то время, когда возможность второго («имперского») варианта изменения была еще не так громадна.

«Но пораженья от победы…»

Появление реформатора типа Горбачева как раз в его время было не лучшим вариантом развития. Лучшим был бы приход фигуры типа Горбачева раньше, в 60-е годы. Но однако это был вариант, спасший Россию и всю землю от вторых, намного более ужасных и страшных.

Человек, 75-летие которого мы отмечаем, вправду развернул нашей страны и историю, и мира. Его значение – как раз в том, что его в полной мере имело возможность бы и не быть, и все было бы многократно хуже. Его значение – в маловероятности появления для того чтобы человека в его время на вершине советской иерархии.

Сила Горбачева – в его искренности, убежденности и неотделимой от них «наивности», которая многократно выше «реализма». Его сила – в том, что он не поступался собственными правилами кроме того в ситуации, в то время, когда любой реалистически мыслящий человек отправился бы на компромиссы. Его сила – в том, что он продолжительно убеждал общество не опасаться его – этого не стал бы делать ни один «обычный» правитель, что кроме того для благих реформаторских целей предпочел бы применять ужас.

Его сила – в том, что в то время, когда ошалевшее от свободы общество, конечно, обратилось против него, в то время, когда здравый суть подсказывал, что нужно припугнуть, он уговаривал . Что ему кроме того в голову не приходило, к примеру, избавиться от Ельцина тысячами вероятных способов – «для продолжения курса и сохранения стабильности преобразований».

Одной из самых громадных психотерапевтических тайных Горбачева есть то, что он не создаёт чувство проигравшего человека. Так воспринять поражение и неизбежно следовавшие за ним унижения имел возможность лишь человек, для которого власть – не самоцель, а средство для реализации его совершенств. Поражение было частью той цены, которую он готовься за них заплатить.

И это поражение – его самая громадная победа, победа над логикой политической борьбы, над ведущим к трагедии «здравым смыслом», над собственными естественными, людскими властными импульсами.

Горбачев – единственный в русской истории правитель, что, имея всю власть, отправился на риск ее утратить во имя собственных свободы и идей вторых. Он продемонстрировал, что для политика возможно что-то, что ответственнее власти. Российская Федерация станет обычным, современным, человеческим, демократическим обществом лишь тогда, в то время, когда закон будет означать больше, чем лицо, осуществляющее власть.

Над Горбачевым для того чтобы закона не было. Но таковой закон был в его душе, и он стремился сделать его объективным, «институциональным» – и пожертвовал для него всем.

Исходя из параметров современного демократического мира, России практически нечем гордиться в собственной политической истории. Деспотов, строивших из людской песка распадавшиеся после этого империи, было большое количество, а борцов за свободу – мало, и все какие-то вызывающие большие сомнения, путавшие народную свободу со своей властью.

Но у нас имеется одна несомненная фигура, «оправдывающая» русскую русскую и политическую историю политическую культуру, фигура, которой мы можем гордиться на данный момент и которой в обязательном порядке будут гордиться потомки. Это – Горбачев.

Горбачев и подаренные им шесть лет перемещения ко все большей свободе были большим русским и советским выигрышем в лотерею истории. Вообще-то мы знаем, что выигрыши бывают, а также большие, но они маловероятны, и рассчитывать на них довольно глупо. И уж совсем маловероятно, что таковой выигрыш в одной и той же стране может случиться в обозримое время два раза.

Главы страны, что, как Горбачев, желал бы свободы для людей больше, чем власти для себя, больше не будет.

Война, которой имело возможность не быть. Глава 4. Франция


Записи каковые требуют Вашего внимания:

Подобранные по важим запросам, статьи по теме:

Катерории: В мире кино   Тэги: вероятность такого развития, власти пошел риск, власти пошел риск потерять, власти пошел риск потерять своих, власти пошел риск потерять своих идей